Торговец пушками - Страница 36

Я ничего не ответил. Кожаные ботинки принялись прогуливаться взад-вперед.

— Томми, ты никогда не замечал, что плохих людей всегда тянет друг к другу, а? Нет? А я замечал. Причем это происходит сплошь и рядом. Уж не знаю, но, по-моему, друг с дружкой они чувствуют себя как дома: общие интересы, один и тот же знак зодиака — все, что угодно. Я видел это тысячу раз. Тысячу! — Ботинки остановились. — И вот что я тебе скажу, Томми. Когда такой парень, как ты, вдруг начинает брататься с паразитами навроде Вульфа, это заставляет меня посматривать на тебя с подозрением.

— Знаете что, — сказал я довольно нахально, — с меня хватит. Я не скажу больше ни слова до тех пор, пока не придет доктор. И вообще, я понятия не имею, о чем вы тут распинаетесь. И вообще, я знаю о Вульфе ровно столько же, сколько о вас, то есть ничего. И вообще, у меня шея сломана.

Нет ответа.

— Я требую доктора, — повторил я, изо всех сил стараясь, чтобы мой протест походил на вопли британского туриста на французской таможне.

— Нет, Том. Я думаю, не стоит попусту тревожить доктора.

Его голос звучал ровно, но я понял, что Ухоженный возбужден. Скрипнула кожа, потом открылась дверь.

— Не отходи от него. Ни на минуту. Захочешь в сортир — кликни меня.

— Постойте! — крикнул я. — Что значит «попусту»? Я ранен. Мне больно, черт бы вас побрал!

Ботинки скрипнули в мою сторону.

— Все может быть, Томми. Очень может быть. Но кому это надо — мыть за собой одноразовые тарелки?

Вряд ли можно найти хоть что-то положительное в ситуации, в которой я оказался. Но есть такое правило: после любого боя — и неважно, победили вы или проиграли, — еще раз мысленно прокрутить события, дабы извлечь урок. Что я и делал, покуда Риччи Резиновое Лицо торчал у двери, привалившись к стене.

Во-первых, Ухоженный знал много, и узнал он это очень быстро. Значит, у него имелись помощники или хорошая связь. Или и то и другое вместе. Во-вторых, он не сказал: «Кликни Игоря или кого-нибудь из парней». Он сказал: «Кликни меня». А это, скорее всего, означало, что из экипажа на борту нашего звездолета находились только Ухоженный да Риччи.

И наконец, третье и самое важное на тот момент. Из нас троих я единственный знал наверняка, что шея у меня не сломана.

8

Записался я в солдаты, чтобы славу заслужить,

И за шесть несчастных пенсов каждый день мишенью быть.

Чарльз Дибдин

Прошло сколько-то времени. Возможно, прошло даже очень много времени — и наверняка так оно и было, — но после падения с мотоцикла я начал с подозрением относиться ко времени вообще и к тому, как оно себя ведет. После очередной встречи с ним так и хотелось похлопать себя по карманам — на месте ли все.

Определить хоть что-то в этой комнате было просто нереально. Свет — искусственный и все время включен. Звуков — ноль. Конечно, немного помогло бы, услышь я, скажем, бряканье бутылок в корзинке молочника или крики вроде «“Ивнинг стандард”, вечерний номер, только что принесли». Но всего в жизни иметь невозможно.

Единственным хронометрическим прибором, что имелся у меня в распоряжении, был мой мочевой пузырь, который подсказывал, что после ресторана минуло часа четыре. И его подсказки слабо вязались с результатами дедукции в отношении лосьона Ухоженного. Хотя, опять же, все эти современные дешевые пузыри могут запросто оказаться чертовски ненадежной штуковиной.

Риччи выходил из комнаты всего лишь раз — притащить себе стул. Пока его не было, я попытался освободиться, связать простыни узлами и спуститься по ним на землю, но прежде, чем Риччи вернулся, достиг лишь одного успеха — почесал себе ляжку. Разместившись поудобнее, Риччи затих. Я заключил, что заодно он притащил себе чтиво. Однако звука перелистываемых страниц я тоже не услышал, — значит, либо он из тех, кто читает по слогам, либо он сидел и увлеченно пялился на стенку. Или на меня.

— Мне нужно в туалет, — прохрипел я. Тишина.

— Я говорю, мне нужно…

— Пасть заткни!

Отлично. Я почувствовал себя гораздо лучше, уже точно решив, что сотворю с Риччи.

— Послушайте, вы должны…

— Ты слышал, что я сказал? Пасть заткни. Хочешь ссать — ссы под себя.

— Риччи…

— Эй, ты, мать твою, тебе кто разрешал называть меня Риччи?

— А как же мне вас называть?

Я закрыл глаза.

— Никак. Пасть заткни — и лежи. Лежи — и ссы. Усек?

— Я не хочу ссать.

Готов поклясться, я почти услышал, как обе его извилины затерлись одна об другую.

— Чего?

— Мне надо по-большому, Риччи. Знаешь, такая древняя британская традиция. И если тебе хочется сидеть в одной комнате со мной, пока я сру, — дело твое. Я просто подумал, что будет по-честному, если я тебя предупрежу.

Какое-то время Риччи обмозговывал мои слова; я уверен, что слышал, как он морщит в напряжении нос. Затем заскрипел стул и резиновые боты зашаркали в мою сторону.

— Никакого сортира, и только попробуй обосрись мне! — Лицо снова появилось в поле моего зрения — такое же натянутое, как и раньше. — Ты слышал? Будешь лежать, заткнешь свою…

— У тебя ведь нет детей, правда, Риччи?

Он нахмурился. На его лице это выглядело поистине гигантским усилием. Брови, мышцы, сухожилия — все оказалось задействованным в этом единственном, глуповатом выражении.

— Чего?

— По правде говоря, у меня самого нет детей. Зато есть крестники. И им нельзя просто взять и сказать, что, мол, не делайте этого. Без толку.

Нахмуренность усилилась.